Аурия - Судьба холопки.

Глава – 1.
Проснулась я рано, с каким-то чувством тревоги и тоски. Геннадий ещё озвучивал дом своим музыкальным храпом, а мне, что-то не спалось. Мне чего-то не хватало, что-то глодало мою душу. Я решила, что это тоска по детям, по внукам и внучкам. Мой Нокиа лежал под рукой, и я решила воспользоваться им. Сняв его с зарядки, я набрала первый попавшийся в его памяти номер, а это оказался номер второй по старшинству дочери, Аннушки.
Она, видимо ещё спала, почему и ответила не сразу. Услышав её голос, я тут же спросила:
- Ань, как вы там? Скоро к нам приедете с Ольгунькой, моей внученькой? Мы с отцом зверски соскучились по вас…
- Мам, ты чего? Совсем что ли забыла? – ответил заспанный голос дочери. – Мы же от вас только вчера уехали! Мы хоть и редко, но иногда собираемся все вместе, как позавчера. Ольга объелась твоих пирогов, и сегодня всю ночь мучилась, отчего я и не выспалась.
А я не знала, что ей ответить. Как вчера? Мы же с Геннадием только вчера вернулись, и я не помню, что вчера я пекла пироги! Что происходит? – положив трубку, задавала я себе вопросы, и не находила на них ответа. Может позвонить Пашке или Артёму, и спросить у них? Но я не решилась этого сделать, чтобы не попасть впросак. Я решила немного выждать, хотя бы день, другой.
- Кто звонил? – заходя с кухни в одних трусах, спросил, незаметно для меня вставший Геннадий, который уплетал за обе щёки пирог. – Ты когда успела пироги испечь, неужели ночью? А то уже успели остыть…
- Да нет. Анька сказала, что я вчера утром пекла, и Ольга их объелась, - ответила я.
- Как вчера утром? Нас же ещё дома не было, - поперхнулся мой суженный пирогом, и едва откашлялся.
- А так, я к ней только что звонила, и она заявила, что позавчера у нас собрались все наши дети, и нашего отсутствия они не заметили, - поведала я своему «рыцарю» в трусах. – Так, что можешь думать всё, что угодно, даже то, что мы приведения.
Я бы ещё кое-что могла придумать, но не дал разыграться моему воображению мой Нокиа. Он заиграл свадебный марш Мендельсона, что означало, звонит мне Анна. Перед тем, как включить мне громкую связь, я подумала, что сейчас Аннушка извинится за свой розыгрыш, и мы вместе с ней посмеёмся, а она...
- Мам, это снова я.
- Я это уже поняла, - ответила. – Что, решила извиниться?
- За что?! – удивилась дочка. – Мам, мы же с Игорем молчали, это Пашка выступал! Ему всех больше-то надо вечно! – обиделась Аннушка. – Мам, и всё-таки, что вы решили делать с наследством?
- С каким ещё наследством? – я была крайне удивлена заявлению дочери, как и Геннадий, который слышал наш разговор с Анной, и всячески пытался влезть в него. Но я не могла ему позволить этого.
- Мам, вы, что с папой совсем что ли? – всё с той же обидой говорила Анюта. – Или хотите на всё рукой махнуть, чтобы не возиться? Мам, ты знаешь, мы с Игорем вчера вечером полазили по инету, и посчитали, что если эту заимку с домом продать, то даже по минимальным рыночным ценам можно взять миллионов двадцать долларов…
- Что это, очередной розыгрыш? – пронеслось в моей голове, да и Геннадий смотрел на меня недоумённым взглядом. Наконец, я собралась с мыслями, и спросила: - Аннушка, ты о чём? Мы с отцом в крайнем недоумении…
- Мам, если ты заспала, то встань, и открой ящик стола, на котором стоит телевизор, и почитай, а я позвоню часа через два.
А Геннадий уже выдвигал этот ящик. Он достал оттуда огромный конверт с множеством штемпелей и марок. И этот конверт был уже вскрыт. На извещении о доставке стояла подпись Геннадия, а на реквизитах извещения стояли его паспортные данные.
- Ничего себе! – удивился мой суженный, доставая из конверта бумаги, среди которых был защищённый бланк с надписью «Завещание» на двух языках, сверху на английском, снизу на русском. Это завещание гласило:
« Я, Чернышов Николай Фёдорович, рождённый в тысяча восемьсот шестьдесят четвёртом году, завещаю своей внучке Чернышовой Наталье Фёдоровне фамильную заимку с домом тремястами двадцатью гектарами пахотной земли и ста пятьюдесятью гектарами лесных угодий. В случае смерти Чернышовой Натальи Фёдоровны всё означенное отходит её детям и внукам».
Снизу стояла дата и подпись этого Чернышова, а так же печать и подпись нотариуса с английской фамилией.
- Ну и что миллионер? Что делать будем? – спросила я озадаченного Геннадия.
- А ничего, замучаешься по одним судам ходить, - вздохнув, произнёс муж. – Во-первых, это что-то невероятное, а во-вторых, надо доказать, что Наталья Фёдоровна внучка этого Николая Фёдоровича, что она моя мать, что существует эта заимка и так далее и тому подобное.
И тут снова заиграл марш Мендельсона. Анна не вытерпела двух часов.
- Мам, что посмотрели? И, что всё-таки решили?! – возбуждённо спросила Анна.
- Аня, я не знаю. Отец говорит, что по судам замучаешься ходить…
- Мам, пап, вы, что с Луны в самом-то деле свалились?! – возмутилась дочь. – Что с вами сегодня происходит?! Все эти суды уже были! У вас, что от радости «гуси полетели»?! Вам осталось только съездить туда, и вступить в права собственников в районной администрации! Игорь машину возьмёт, и свозит вас с папой. Папе только подпись нужно свою поставить. Мы уже гос пошлину уплатили. И вот ещё, что. Вчера весь вечер, и сегодня всё утро мне звонит баба Галя, - что-то несусветное брякнула Анька. – Она обижается на вас. Говорит, что вы уже больше месяца не были у неё, и даже не звоните ей.
- Какая ещё баба Галя?! – растерялась я.
- Мам, да ты чего?! У тебя вроде одна мать, а у меня одна бабушка! – возмутилась Аннушка.
- Ань, да ты, что?! Бабу Галю мы два года назад схоронили! – воскликнула я, а сердце моё аж замерло. – Я вроде не схожу с ума…
- Мам, но я тоже не сошла с ума. Три дня назад я была у неё, - настаивала Анна. – Она сама мне жаловалась, что вы с папой забыли о ней совсем.
- Ань, а где она живёт? – нерешительно спросила я.
- Мам, но у тебя точно гуси улетели! Где жила, там и живёт, по Социалистической, - весьма удивившись, ответила Анна. – Мама, да что с тобой в самом-то деле?
И телефон замолчал. Я посмотрела на Геннадия, а он смотрел на меня ошарашенным взглядом.
- Ты, что-нибудь понял? – спросила я его.
Геннадий пожал плечами, и сел рядом со мной. Затем посмотрел на часы. На часах было половина десятого.
- Я понял одно, что нам надо собираться на автобус. А выяснять будем на месте. Если это не розыгрыш наших деток, тогда не знаю, - угрюмо произнёс муж. – И если, конечно мы не сходим с ума, а другим я пока не могу объяснить чудесное воскрешение моей любимой тёщеньки.
Глава – 2.
Почти час ушёл на сборы. Мы метались по дому, как сумасшедшие, не зная, что одеть, и что взять с собой. Наконец, пошли на площадь, где останавливался рейсовый автобус из города.
День стоял жаркий и солнечный. Мимо нас шли люди, но мы их не замечали. Наши головы были заняты чем угодно, но только не тем, что нас окружало. Геннадий выкурил три положенных сигареты, и только после этого подошёл автобус.
Я плохо помню, как мы доехали до города. Меня не привела в себя даже городская суета. Раза два Геннадий выдёргивал меня из-под колёс мчащихся автомобилей. Моя голова была поглощена чудовищными мыслями о матери, которую мы схоронили два года назад, и тут внезапно воскресшую. Не бред ли это? А, вдруг, это всё же реальность? А может это выкрутасы виртуальной параллельной сущности? А быть может это игра воспалённого сознания, поражённого паранойей? А может, я и впрямь увижу родного мне человека? Да пусть я и сойду с ума, но за это увижу снова её внимательный взгляд, её улыбку, услышу дорогой мне голос! Я всё отдам за секунду этого свидания!
Наконец, трамвай остановился на нужной нам остановке. Вот дом, в котором, когда-то жила моя мать. Я не чувствовала, как зашла в подъезд, как поднялась на четвёртый этаж. Вот она дверь под номером шестьдесят три. А я не могла решиться, прикоснуться к кнопке дверного замка, не то, что надавить.Не мог решиться и Геннадий. Я видела, как у него мелко тряслись ноги в коленях. А я вообще не чувствовала ни рук, ни ног. Мы, наверное, ещё долго бы стояли у двери, если бы не пришла Анна. Мы не слышал, как она зашла в подъезд, как поднялась по лестнице.
- Что, уже приехали? – неожиданно прозвучал её голос за нашими спинами. Почему за мной не заехали?
Анна надавила на кнопку звонка, и почти сразу за дверью послышались шаркающие шаги, и прозвучал до боли знакомый голос.
- Это кто?
- Баба Галя, это я, Аня, а ещё и мама с папой, - ответила дочь.
- Наконец-то вспомнили обо мне, - ещё из-за двери раздался родной голос, отчего у меня подсеклись ноги. И если бы не Геннадий, который поддержал меня, я бы упала.
Дверь открылась, и предо мной предстала мама живая и здоровая, так по крайней мере она выглядела. А передо мной, перед моими глазами стоял тот последний декабрьский вечер, последний час её жизни, после которого её не стало. В моей голове, что-то заклинило, и я кинулась на шею родному существу, и с остервенением начала её целовать. Я так соскучилась по ней, что готова была задушить её в своих объятиях.
- Людка, что с тобой? – ты же меня в жизни не целовала, - засмеялась мать. – Две недели назад мы же виделись, когда вы с Геннадием приезжали на суд. Я просто поплакалась Аньке, думала, что разбогатеете, и забудете обо мне…
- Мамочка, любимая, как я соскучилась по тебе, - не вытерпела я и зарыдала.
Анька смотрела на меня с удивлением, и даже была готова рассмеяться. А вот Геннадий был растерян, и смотрел на свою тёщу, как на приведение, на призрак, возможно даже со страхом.
- Людка, да хватит тебе, задушишь! – высвободившись из моих объятий, произнесла баба Галя, как мы её когда-то называли. – Ты же знаешь, что я не люблю телячьих нежностей! Да ещё и без причины, словно мы не виделись сто двадцать лет!
- Да мамке приснилось, что ты баба Галя умерла, - смеясь, объяснила Аннушка.
А мне было нечего сказать. Открыться и рассказать, что я вижу её, свою родную мать через два года после её похорон, я не могла. Но со всей очевидностью понимала, как же она дорога мне, как её мне не хватало после её смерти….
- Да что мы стоим у порога-то? – всполошилась баба Галя. – Пойдёмте пить чай на кухню. А для Геннадия я припасла бутылочку коньяка, - потянула нас мать на кухню. – Теперь же он богач не то, что Серёга.
- Да, куда ещё богаче-то?... – начал Геннадий свою «песню» о тяготах жизни. Но баба Галя, на которую я не могла насмотреться, и готова была её целовать и целовать, усаживая нас за стол, перебила Геннадия:
- А, что скажешь это не богатство, триста с лишним гектаров пахотной земли, да к тому же ещё и лесные угодья, и к тому же неплохой дом, в котором можно жить да жить? – назидательно вопрошала мама. – Это, что скажешь не богатство? С десяток гектаров, конечно, можно продать, и на вырученные деньги можно отгрохать хоромы на всю вашу большую семью…
- Да, какие ещё гектары? Какой ещё дом? Вы, что все с ума посходили? Поверили в эту красивую сказочку?! – возмутился мой суженный. – А если, допустим это и не сказочка, то кто на этой земле будет работать, чтобы заработать это богатство? Да и кто купит эти гектары?
- Пап ты, что, решил без наследства оставить своих детей внуков?! – теперь уже возмутилась Аннушка. Мы же всё сделали, и тебе осталось лишь вступить в права наследования! Ты же знаешь, сколько судов состоялось, чтобы доказать твоё право на эту землю, на эту заимку?! Один адвокат обошёлся в копеечку! А ты решил отказаться от родового гнёздышка? Мы же с тобой и с мамой ездили туда! В том доме можно ещё жить и не один год, пока не построится большой дом на всех нас! Парни бы работали на земле, их у нас аж одиннадцать, и это без тебя. А ты бы только руками разводил и командовал. А в будущем, когда внуки подрастут….
- Анна, да никто вас наследства не лишает! Поставлю я эту подпись, только потом не скулите, подмигнул мне Геннадий. – Людмила, а не пройтись ли нам по городу и по магазинам? Я думаю, что баба Галя навряд ли сегодня ждала нас. Купим хлеба, - вдруг, предложил мне супруг, ещё раз подмигнув мне. Я поняла, что у Геннадия есть, что сказать мне и, что-то объяснить. Анна тоже засобиралась домой, чтобы заставить Игоря найти машину. С мамой я не прощалась, но всё равно расцеловала её.
- Вот так, да так! Не успели приехать, как тут же засобирались уходить! – возмутилась баба Галя, но, взглянув, что мы уже вышли за дверь, махнула рукой. – Да ладно уж, идите, но к вечеру я вас жду, - закрывая за нами дверь, произнесла мама и добавила: У меня есть хороший кусочек мяса, пока вы ходите, я приготовлю его, как Геннадий любит.
На улицу мы вышли втроём. Аннушка, сказав, что утром приедет с Игорем, убежала на автобусную остановку. А мы с Геннадием не спеша пошли до улицы Пугачёва, с которой была связана почти половина моей жизни, моё детство и юность и прекрасная часть моей молодости. Я погрузилась в воспоминания той части жизни, которую провела на этой улице. Но Геннадий прервал мои воспоминания.
- Ты, наверное, тоже уже догадалась моя прелестная леди, - многозначительно начал Геннадий, - что мы находимся не в своём мире. Он наш, но всё-таки не наш! Он, какой-то не такой, где желаемое лишь мнится действительным, настоящим. Но это только мнится…
- Вот именно мнится, желается, но чего на самом деле нет, а только мнится, - подтвердила я, уже подходя к перекрёстку с улицей Пугачёва. Значит моя мама здесь тоже не настоящая, а только мнится, желается.
- Да почему же в этом мире она настоящая, только мир этот мнимый, который мы желаем, как и мнимая единица в поле мнимых чисел, - негромко произнёс Геннадий. – Где-то это я уже слышал или видел, только где? Корень квадратный из минуса единицы. Где, где? Вспомнил! – воскликнул муж и остановился. – Людмила я вспомнил. Корень квадратный из минуса единицы загорелся на плазменной панели, в самом конце вычислений ноутбука Петровича! Но академик эту мнимую единицу не учёл, а мы благодаря этим вычислениям, попали в параллельный нашему, мир. Он такой же, как и наш только нереальный, ненатуральный, а лишь мнимый, как мнимая единица! Вот почему здесь не заметили нашего отсутствия! Вот почему здесь ещё не родила Любаха! Вот откуда это странное завещание! И вот, наконец, почему твоя мать жива! Этот мир зеркальное отражение нашего, но только с вариациями желаемого, мнимого…
- И что нам делать тогда? – садясь на лавочку возле десятиэтажки, спросила я. – Как мы вернёмся теперь домой, в наш реальный мир?
- Да ты не суетись, здесь нам пока не плохо, - улыбаясь, произнёс Геннадий. – Поживём немного в Зазеркалье с живой бабой Галей и громадным наследством, в своём родовом гнёздышке. Поедем туда завтра, и если понравится, то останемся. Соберём туда всех наших деток и внуков. А, вдруг это наша судьба решила исправить свои ошибки, и дарит нам в конце жизни то, что мы не смогли получить в той, реальной жизни? – размечтался мой суженный, садясь рядом на лавочку, и обнимая меня. – Людмила, всё что здесь происходит, в этом Зазеркальном нашему мире настоящее, а не мнимое. В этом мире корень из минуса единицы равен единице материальному числу, - продолжал решать уравнение нашей судьбы Геннадий. – А если что, мы всегда найдём Петровича с Семёнычем, ведь они-то тоже здесь, в этом мире. Свидетельство тому вчерашний звонок Семёныча. И они от нас никуда не денутся. Вот это я тебе и хотел сказать, дорогая. А теперь пошли к твоей матушке, к моей любимой тёщеньке. Тебе ведь так не хватало её.
Геннадий поднялся со скамейки, и подал мне свою руку, которую я с благодарностью приняла. Уже уходя, я обернулась, и увидела, как из окна второго этажа старого здания бани высунулась молоденькая девушка в белом халате и длинным хвостом пшеничных волос, и помахала нам. Сердце моё ёкнуло, так как эта девушка походила на меня. А когда я снова обернулась, то её уже не было. Это что, приведение? – подумала я.
Глава – 3.
Почти всю ночь я проговорила с матерью. Она рассказывала то, что я уже знала. А я рассказывала о своих похождениях на втором уровне жизни. Мать мне не верила. И я, чтобы доказать свою правоту, чуть не рассказала об её смерти и похоронах, но вовремя остановилась. Короче говоря, мы заснули часов в пять утра, а в восемь меня разбудил Геннадий, который заснул с вечера, и хорошо выспался.
- Дорогая проснись, Анна уже приехала, - сквозь сон услышала я. Мои глаза не открывались, но вставать было нужно.
Когда я вышла из ванной, где приняла утренний туалет, на кухне баба Галя поила чаем Игоря с Анной, а мой суженный доедал вчерашний кусок мяса, приготовленный матерью для него, и рассматривал пачку документов, которую привезли Анна с Игорем.
- Ну, что барыня Людмила Васильевна, чего изволите откушать? – улыбаясь, спросила баба Галя. – Хлебов царских или боярских или ещё чего?
- Чашку крепкого чая боярыне Людмиле будет достаточно, - ответила я вторя матери, и рассмеялась. На моей душе было легко и спокойно, хотя и не выспалась. Главное, что со мной рядом была мать, на которую я не могла налюбоваться. Она снова была крепкой и шустрой, как будто никогда не болела. Она не глотала горстями таблетки, и даже не думала о них. Меня это больше всего успокаивало.
Когда пришла пора, ехать, я расцеловала её, и пообещала, что когда устроимся, я возьму её в своё родовое гнёздышко, а мать не отказалась, как всегда было в той, настоящей жизни.
Мы ехали по городу в красной иномарке, которую вёл мой зять Игорь. Я сидела на переднем сиденье, рядом с ним, и во все глаза смотрела на проносящиеся мимо дом и машины, и не видела, каких-то отличий от нашего, действительного мира. Только на выезде из города я увидела плакат, на котором было написано: Встретим 2019 год новыми успехам в труде. И Я подумала, что Геннадий не совсем прав. Во временной размерности этот мир отличается от нашего.
За размышлениями о выкрутасах этого Зазеркального мира, я не заметила, как мы выехали на вольный простор и, проехав километров тридцать, свернули налево, в гору, где кончилось ровное, асфальтированное шоссе, и началась дорога похуже. Эта дорога шла по холмам, и берёзовые колки бежали один за другим. Из-под колёс нашего автомобиля поднималась пыль. Она стояла после нас на сотни метров и не рассеивалась потому, что не было ветерка, который мог бы её унести. Так и в жизни бывает, что иной человек оставляет после себя след, который не могут развеять все проносящиеся мимо ветра. И он, этот человек остаётся в истории.
И лишь, когда наша иномарка побежала по длинному, пологому склону к большому селу, заросшему гигантскими тополями, под колёсами вновь зашуршал асфальт. Этот асфальт нам подсказал, что это центр района, где сидит районная администрация. Это оказалось двухэтажное, кирпичное здание, где наряду с другими службами, сидела служба, заведующая собственностью, в одном из кабинетов которой Геннадий поставил подпись, на основании которой он получил свидетельство собственника, владеющего домом, тремястами двадцатью гектарам пахотной земли и стапятьюдесятью гектарами лесных угодий. Каждый гектар этой земли был оценён в сорок тысяч долларов, то есть в совокупности с домом всё это богатство было оценено в двадцать миллионов долларов. Эти гектары уже были отмеряны и отмечены на плане свидетельства о собственности.
- Бери, и владей, - пожимая руку Геннадия, произнёс председатель комитета по собственности района Мишаков Иван Дмитриевич, которого мой суженный знал ещё в детстве, как он потом рассказал.
Дорога до заимки шла всё по тем же холмам с полями и берёзовыми колками. Именно в эти холмы вцепился глазами Геннадий, он не спускал с них глаз. Минут через сорок, после выезда из райцентра, мы въехали в маленькую деревеньку, с красивым названием Каменка в три коротеньких улочки, идущих по трём холмам. Дворов двадцать были ещё обитаемы в основном стариками, а остальные дома, дворов с сотню пустовали, и медленно разрушались.
Мы ехали по заросшей крапивой дороге, и слёзы катились из глаз Геннадия. Это ведь была его родная деревня, в которой он родился и прожил до семнадцати лет. Проехав центральную улицу, мы спустились вниз, и повернули направо. Полузаросшая дорога бежала у самого подножия холма до самой макушки, заросшего берёзой. Слева раскинулась низина, густо заросшая тальником, по которой текла маленькая речушка, вернее маленький ручеёк.
- Когда-то мы купались в этой речушке, и даже ныряли с берега, - грустно откоментировал Геннадий. – А вот здесь, направо было деревенское кладбище. На нём погребены почти все мои предки.
И действительно, заросшая травой дорога сворачивала направо, в лес. Но мы проехали мимо в направлении трёх сосен, под которыми стоял старый бревенчатый, большой для деревни дом с мансардой и двухскатной крышей, покрытой черепицей.
- Но этого дома здесь никогда не было! – воскликнул Геннадий. – А эти три сосны росли на кладбище.
А Игорь между тем остановился возле дома, и мы все вышли из машины. Анна, порывшись, достала из своей сумочки ключи от замка, висящего на толстенной, дощатой чёрной от времени, двери. Дверь-то была старая, престарая, как и дом, а вот замок-то был новый. Игорь взял у Анны ключи, и открыл этот замок. Со страшным скрипом открыл дверь на ржавых, кованых петлях. После небольших сеней мы вошли вовнутрь дома. Нас встретили строганные, бревенчатые стены прихожей с длинной вешалкой для одежды и широкой, крашеной лавкой. Две двери вели из прихожей, одна на кухню с огромной, глинобитной русской печью и рабочим столом, другая в просторную комнату с длинным, дубовым столом, вокруг которого стояли лавки. Это была столовая, так я подумала. А уж из столовой три двери вели в три спальни. В одной спальне была одна деревянная двуспальная кровать, а двух других спальнях было по несколько кроватей односпальных кроватей.
- Неужели в этом доме жила моя мать? – негромко произнёс Геннадий. – Неужели в этом доме начинался мой род?
- А мы с Анной уже ночевали здесь, зайдя с улицы, похвалился Игорь. Вы-то не поехали, а мы не утерпели, и провели ночь под крышей этого дома. И нам понравилось. Воздух здесь изумительный. Соловьи ёкорный бабай во всё горло орут. Глазастые звёзды нам спать не давали. В общем, просидели на лавочке всю ночь, до утра, дышали, слушали и смотрели. А ещё мечтали, когда же наконец, мы станем хозяевами этого дома, этой земли, этих лесов.
- Вы и есть хозяева, молодые хозяева этого родового гнезда, - почему-то невесело произнёс Геннадий. – Я никогда не мечтал о богатстве. Лично мне хватит и двух метров в леске по соседству, под боком у предков. А всё это богатство ваше.
- И этот лесок тоже наш, и я не позволю его засорять, - засмеялся зять.
- Может, вы вообще не позволите людям умирать? – обиделся Геннадий.
- Дорогой, ну почему ты думаешь только о плохом? – усевшись за семейный стол, спросила я. Мне не нравилось настроение моего суженного. – Игорь, не обращай внимания на отца, он сегодня почему-то хандрит. А где Анна? Её что-то не видно, - спросила я Игоря.
- Да я поставил на кухне, привезённую газовую плиту, и Анька сейчас готовит нам ужин.
После ужина мужчины вышли на улицу, подышать свежим воздухом, а мы с дочерью готовили постели, на которых нам предстояло спать, после чего вышли на улицу.
Солнце красным фонарём висело над грядой холмов, касаясь их верхушек далеко на западе. Мошкара сбивалась в большие столбы, предвещая ненастье. Наши мужички устроились на лавочке, стоящей под большим кустом спелой черёмухи, и потягивали пивко. Они довольно оживлённо обсуждали свои планы на будущее.
- Что, размечтались? – подковырнула я их. – Поди уже новый дом построили?
- Построить, не построили, но построим! Всё тёщенька в наших руках. Возьмём кредит под залог земли, и нынче же начнём строить, - довольно серьёзно, что бывает очень редко с ним, промолвил зять. – Да тёща, между прочим, учти, этот старый дом с приведениями. В прошлый раз, будучи здесь, я разговаривал с одной старушкой, с твоей тесть родной Каменки. Она, между прочим, знала твою мать, и помнит тебя. Так вот, она сказала, что есть люди, которые слышали, как из этого дома по ночам раздаётся плач женщины. Вот, наверное, почему дом сохранился в целости и сохранности, потому что люди боялись к нему подходить. Так что дорогая тёщенька, ёкорный бабай, сильно не пугайся, если сегодня ночью услышишь плач…
- Игорь, прекрати, а то я не останусь в доме. И почему ты не рассказал мне о приведении? Я теперь спать не буду! – дрожащим от страха голосом заявила Аннушка. – Я, что-то не помню, чтобы ты с кем-то в деревне разговаривал…
- Ну, вот всё испортила! То тебя за язык тянул? Я только тёщу хотел напугать, а ты… Ну, вот ещё и пиво закончилось, - поднимая бутылку, произнёс Игорь. – Ну, всё, на сегодня кино закончилось, пошли те спать, а то утром рано вставать, коров надо подоить…
- Каких ещё коров?! – возмутилась Анна.
- А тех, которых мы с отцом хотим развести, штук этак двадцать пять. Мы уже и коровник построили, - расхохотался Игорь, вставая со скамьи и обнимая Аннушку. – Ничего Анютка ты будешь у меня ещё и коров доить…
- А если хочешь знать, умею коров доить. Мамкину-то Ночку я доила, вырвавшись из объятий мужа, заявила Анна.
Анна пошла в дом, а мы последовали за ней при свете первых, не мигающих звёзд. Дневная жара схлынула, и воздух был напоён ароматами цветущих трав и скошенного сена. Эти ароматы волновали душу, а всё окружающее пространство казалось необычным, сказочным. Я давно не чувствовала себя так необычайно легко. Я полной грудью вдыхала этот насыщенный ароматами воздух. Я уже забыла, что этот дом, эта земля да и этот воздух достался нам по наследству. Мне стало казаться, что живу здесь целую вечность. Мы зашли в столовую. На большом столе горела старая-престарая, керосиновая лампа, которую я нашла под печкой. В ней ещё оставался керосин, и её разожгла перед тем, как нам с Анной пойти к своим мужичкам. Запах керосина почему-то мне нравился, и казался мне родным и знакомым.
Мы всей четвёркой уселись за этим большим столом, ещё немного помечтали, немного помолчали и, пожелав друг другу спокойной ночи, и разошлись по спальням, которые приготовили для ночлега.
Глава – 4.
Геннадий почти сразу заснул, а вот мне не спалось, хотя я не спала и предыдущую ночь, которую проговорила с матерью. Я лежала и прислушивалась к шумам старого дома. Вот заверещал сверчок, возможно, на кухне под печкой. Под полом зашуршала мышь, и начала, что-то грызть. Эти шумы и шорохи становились всё громче и громче. Неожиданно, на улице прокричала, какая-то ночная птица. Эти таинственные шорохи и крики волновали меня. Нет, я не боялась, но все мои чувства были обострены до предела. Наконец, всё стихло, и начала засыпать, но в этот момент раздался новый звук, похожий на плач толи ребёнка, толи женщины. Сон, который начал поглощать моё сознание, вмиг улетучился, как невидимая большая птица. Я стала прислушиваться к этому, сначала слабому, едва слышимому звуку, но он становился громче, я уже явственно слышала женские рыдания, которые были неуёмны. Этот плач, как мне показалось, раздавался со стороны кухни. Я хотела разбудить Геннадия, но он от моего прикосновения только перевернулся на другой бок, и сменил мелодию храпа. А меня непреодолимо тянуло на этот плач.
Поднявшись с постели, накинула халат, нащупала на столе спички, и зажгла свечу, которую предусмотрительно поставила Анна на стол. Взяв эту свечу, я вышла из спальни и, запалив от свечки керосиновую лампу, пошла на кухню, откуда доносился этот женский плач, который стал уже душераздирающим.

Самое трудное в жизни человека начало и конец, когда он рождается и умирает, когда делает первый шаг, и переступает последнюю грань, когда строит планы, и подводит итоги сделанного. В жизни много начал и много концов и все они трудные. В этом и заключается диалектика жизни, это и есть сама жизнь. Этим определяется время, этим определяются законы мироздания, где они не квантованы, а течение их непрерывно и плавно. И любое нарушение этой плавности и непрерывности, сопряжено с затратой энергии.
В физике есть понятие – инерция это, когда тело находится в состоянии покоя, или равномерного прямолинейного движения, тогда не затрачиваются силы, тогда затрачивается энергия. Любое нарушение состояния покоя, направления или плавности требует затраты сил. Так и в жизни человека. Любое её изменение требует затраты сил моральных и физических. Моральных, чтобы сделать первый шаг в другом направлении, а физических, чтобы вообще двигаться.
Жизнь вообще требует затрат и сил даже тогда, когда она не изменяется, а разумная тем более, на то она и разумная потому, что изменяется в направлении и плавности своего движения мысли. Мысль требует дополнительной затраты энергии. Энергия, это вторая производная движения. Мысль вторая производная материи и движения. Значит, без движения нет энергии, нет и мысли! Но мысли нет и без энергии, которой не существует без времени. Значит, мысли не существует и без времени! В текущем времени, течёт жизнь. В изменяющемся времени, существует мысль. Мысль изменяет жизнь, изменяет время, заставляя его ускоряться, что влечёт за собой изменение мировых констант, которые зависят от времени. А значит, мысль изменяет окружающий её мир, его законы, его размерность. Всё взаимосвязано в этом мире.
Глава – 1.
Здесь, на пологих склонах холмов между берёзовыми колками росли высокие травы, цветущие разноцветным ковром. Стоял жаркий июль, и утренняя роса уже высохла, и коса с каждым взмахом шла всё труднее и труднее. А тут ещё оводы начали осаждать, которые носились целыми полчищами, и кусали, как дворовые псы.
Матвей крепкий загорелый мужчина средних лет с выгоревшей русой шевелюрой последний раз взмахнул косой и, поставив её, обтёр пучком травы.
- Всё Дарья на сегодня хватит, - сказал он своей супруге, довольно симпатичной женщине в цветастом сарафане. – Плохо, что немного не закончили. Придётся ждать до следующего воскресения, лишь бы дождя не было. Марьяшка, сходи, освежись к речке, а то вон вся взопрела. А мы с мамкой тебя здесь подождём.
Марьяшка, Марьяна, Маришка дочь Матвея и Дарьи. Ей едва исполнилось шестнадцать лет, но уродилась она на зависть всем. Высокая, стройная, всё на месте, не по возрасту созревшая одним словом. Высокая, налитая грудь, крутые бёдра и тонкий гибкий стан. Девка на загляденье, а тут ещё ангельское личико с огромными чёрными глазами и пухлыми алыми губами. И всё завершало конская грива гнедых волос до самой задницы. Не девка, а богиня красоты, диво дивное. И это диво дивное дочь холопа и холопки. Ей бы уродиться в родовом гнёздышке, а не в халупе крепостных. Да и нрава, как оказалось, она была не холопского.
А сейчас это диво дивное, Марьяна Назарова взопревшая под лучами палящего солнышка, и искусанная оводами и слепнями, шла вниз по склону по скошенной траве. А её мать с отцом, сидя на мягкой траве, любовались её походкой, её тонким станом, копной её волнистых волос, и простеньким её сарафаном до пят, который смотрелся на ней убранством царицы.
- Дашка, а Марьянка-то наша красавица, - обнимая и, целуя Дарью в шею, прошептал Матвей. – И в кого она только уродилась? Жениха бы ей только свободного, а не холопа…
- Мотя не сглазь, - засмеялась Дарья. – Не в красоте счастье. Ой, да перестань, дождись вечера, а то ещё могу и не такую родить….
Марьяна тем временем подошла к ручью, вернее к небольшой речушке. Зашла за кустик, росший на берегу. Она хотела сполоснуть только лицо и руки, но, посмотрев по сторонам и, увидев, что никого нет, ни одной живой души вокруг, решила искупнуться. Она мигом скинула с себя одежду, и бросила её на траву. Белому свету предстало девичье тело прелестное и соблазнительное. Марьянка кинулась в воду, и стала плескаться в её прохладе.
Освежившись, она вышла на бережок, и с удивлением обнаружила, что одежды на траве не было. Марьянка огляделась, и увидела, что из-за куста вышел мужчина лет пятидесяти в светлых брюках и дорогой белой рубашке. В руках он держал Марьянкину одежду. Он осмотрел девушку вожделенным взглядом с ног до головы и обратно, с головы до ног. Всё это произошло так быстро, что Марьянка не сразу и сообразила, предстала перед барином в чём мать родила. А, когда сообразила, то, пискнув, присела, и таким образом прикрыла свой срам по первобытной женской привычке.
Барин, осклабившись, кинул Марьяне её одежду.
- Холопка, ты, чья дочька? – разглаживая пышные рыжие усы, спросил мелкопоместный дворянин, Илья Петрович Халтурин.
- Я дочька Матвея и Дарьи Назаровых, барин, - ретировавшись за куст, и натягивая на себя одежду, не попадая зуб на зуб в июльский зной, ответила Марьянка. Её вдруг, пронял озноб страха, от которого она не могла избавиться.
Барин же, развернувшись и, состроив мечтательную улыбку, пошёл вверх по склону, где и набрёл на своих холопов, Назаровых Матвея и Дарью, которые вместо того, чтобы работать на своём покосе, и косить себе траву, катались по этой траве, и беззаботно хохотали. Не слишком ли они счастливы? – подумал Халтурин.
Увидев своего барина, эта счастливая парочка, правда, засуетилась, соскочила на ноги, и перестала хохотать. Эти холопы, как положено, отвесили барину земной поклон.
- Приветствуем вас барин, Илья Петрович. И желаем вам всяческих благ и крепкого здоровья, - отвешивая поклоны, произнёс Матвей.
- А я вижу, что у вас слишком много свободного времени. Я это учту, и убавлю один выходной, - назидательно бросил Илья Петрович. – И вот ещё, что. У меня в барском доме не хватает дворни, а у твоей дочери Матвей нет работы. С завтрашнего утра она должна занять место личной служанки при барыне, Анфисе Сергеевне. Я лично проверю.
Матвей с Дарьей были хорошо наслышаны, что барыня издевалась над своей прислугой, ревнуя служанок к своему мужу, который и действительно не пропускал ни одной юбки. Что же ожидало их единственную дочь, ведь барин не сможет пройти мимо её красоты. Матвей упал на колени перед барином.
- Барин, Илья Петрович, только не это! Марьяша ведь ещё девочка! – взмолился он. – Она в поле с нами работает….
- Видел я, как она работает. В ручейке прохлаждается, а не работает! – грозно изрёк Халтурин.
- Илья Петрович, мы всё отработаем, только не надо Марьяну в прислуги! – присоединилась к мужу Дарья.
- Прекратить! Порки захотели?! – взревел барин. – Давно не били? Так я это хоть сейчас организую! По двадцать палок захотели? Я сказал и точка! Ещё холопы будут возражать! Завтра же, чтоб ваша дочура пришла в мой дом! Вам всё ясно?
Развернувшись, и не слушая стенания своих холопов, Халтурин направился к дороге, где стоял его возок, запряжённый гнедой кобылой. Когда барин уехал, Марьянка подошла к своим родителям. Она слышала их разговор с барином, спрятавшись за куст черёмухи. Она не могла понять, почему отец с матерью против того, чтобы она работала в хозяйском особняке, ведь работа в поле намного труднее. Это она и спросила у матери с отцом.
Матвей с Дарьей замялись, не зная, что ей ответить. Они только переглядывались между собой. Сказать правду, но девочка ещё не поймёт.
- Марьяна, если мы с матерью против, значит, знаем, что тебе там будет плохо, - собравшись, ответил Матвей. – И ты должна нам верить. Родители желают своим детям только добра.
- Но, мама ты-то ведь знаешь, что работа по дому намного легче, чем работа в поле, на покосе или жатве, - возразила Марьянка.
- Деточка моя, работа в своём доме и работа в барском доме это совсем разные вещи, - старалась Дарья объяснить дочери. – За любой проступок, за любую плохо сделанную работу, даже за косой взгляд тебя ждёт наказание и унижение.
- Но вас же тогда забьют до смерти! – воскликнула Марьяшка. – Я же видела, как наказали Борисова Ивана с женой! После пятнадцати палок они стали калеками! Я не могу допустить, что бы вас тоже покалечили! А вам-то барин пообещал по двадцать палок!
Этот разговор продолжался и дома в маленькой халупе крепостных Назаровых. И действительно, ослушаться барина было невозможно. Двадцать палок, что ожидали холопов Назаровых в случае их неповиновения, были если не смертельны, то наверняка пагубны. Ничего не оставалось, как отпустить Марьяну в услужение в господский дом.
Глава – 2.
Рано утром, сразу после восхода солнца Матвей с дочерью уже заходили на усадьбу господского дома. На крыльце их встретил барский приказчик Кирилл Наливайко. Узнав, зачем пожаловали холопы, он отправил Матвея на работу, то есть на покос, а Марьяну завёл в дом.
Больше часа Марьяна просидела в прихожей, дожидаясь, когда господа её примут, вернее госпожа Анфиса Сергеевна. Затем приказчик провёл её в кабинет стареющей барыни. Та сидела в кресле, и читала книгу.
- Девка, ты чья? И как тебя кличут? – оторвавшись от чтения и, осмотрев Марьяну с головы до ног, спросила барыня.
- Я дочь Матвея и Дарьи Назаров